Не то чтобы человек, которого в СтаркИн знали под именем Гельмут Криц, был прежде прямо вот преступным ученым-нацистом. Шестеренкой он был среди других шестеренок. Вот только крутилась эта шестеренка читать дальшев лаборатории на базе Аушвица.
Оно ведь как - сначала согласился, потом не возразил, потом наблюдал за участью тех, кто возразил, потом в страхе закрылся от действительности лабораторными журналами и пробирками. Потом фигуры покрупнее бежали на заранее подготовленные позиции, а мелочь вроде этой осталась сама по себе спасаться как умеет. Этот принял чужое имя, скопировал номер - того самого коллеги, который не согласился в свое время, который в свое время возразил - бежал за океан, нашел работу... Поддерживал контакты с другими такими же бывшими шестеренками.
А потом за ними пришло их прошлое.
Один коллега пытался затаиться - не вышло.
Другой пытался искать связи и некоторым образом нашел "Левиафан", тоже не помогло.
Человек, которого знали под именем Гельмут Криц, предпочел сам искать встречи с преследователем. "Всю жизнь я прожил слизняком, проживу один день человеком".
(сам - поскольку он таки мог откосить от выставки и приема - сказаться больным, срочно уехать подальше, не тратя времени на увольнение, но я приняла, что раз он пришел на прием, где стопудов обратил на себя внимание - значит, решил).
Прием идет своим чередом. Один из бывших коллег, второй, который перестал отвечать на звонки, упоминал Джиинг Джонсон - он должен был устроиться так, чтобы следить за ней, да не успел. "Криц" знакомится с ней - чем она может заинтересовать тайную организацию? да чем угодно, все что она делает, можно использовать в своих целях так или иначе, стремясь к тайной власти. Но можно ли ее от этого оградить? Как? В любом случае стоило с ней поговорить.
А может быть, ему показалось. Может быть, этот молодой человек, спутник мисс Ван Дер Троп, просто по-своему работает, может быть, ему просто от страха кажется, что Макс Эйзенхардт не сводит с него глаз.
Что он просто слегка похож на мальца из лаборатории, Эрика - да жив ли тот малец?
Жив.
И от него человек, которого знают под именем Гельмут Криц, первый раз за почти десять лет слышит свое настоящее имя. Смотрит на себя глазами чужой ненависти. На этот раз ему нечем закрываться.
Вот он, который значил так мало, что не может толком ничего ответить на допросе - разве что может сказать, каким еще именем звали Клауса Шмидта - он часть тех палачей и мучителей, и Эрик уверен, что доктор Брандт испытывал удовольствие от проводимых анализов и опытов; а доктор Брандт помнит только страх.
Ну, по крайней мере это уже закончилось. Все выяснено. Можно больше не бояться.
И он не боится, должно быть, целых пятнадцать минут - пока пуля не останавливает его сердце.
Со стороны Эрика это милосердие.
Бог им судья, таким вот докторам Брандтам.
И всем нам.
Какие печи и ямы, внучек –
мы думали просто, что станет лучше,
что как-то стабильнее, что ли, станет,
мы от безвестности все устали...
И всё начиналось нормально, вроде бы.
Нам возвращали гордость за Родину,
духовность, надежду на единение:
мы стали ближе, мы стали роднее,
когда приструнили баб, извращенцев,
страну почистили от вырожденцев,
от инородцев и всех потакающих –
всё ближе, крепче ряды смыкая.
Мы стали спасителями народов
и в завтра глядели ясно, гордо:
последний оплот цивилизации,
хранить готовые и подвизаться.
И были величественными – планы,
и юные были полны запала,
и были искренно-звонки речи...
Откуда нам знать про чёртовы печи?
(Л. Мазикина)
"Эра милосердия"
Не то чтобы человек, которого в СтаркИн знали под именем Гельмут Криц, был прежде прямо вот преступным ученым-нацистом. Шестеренкой он был среди других шестеренок. Вот только крутилась эта шестеренка читать дальше(Л. Мазикина)